Звучащая радость блаженного Иоанна 

Новое сакральное творчество

 Николай Бердяев как-то заметил, что современное секулярное творчество исчерпалось и жаждет освящения для выхода из тупика. Меня при чтении постоянно преследовала мысль, что поэзия блаженного Иоанна и есть образец нового сакрального творчества, новой духовности, которая, не закрывая глаз на язвы современного бытия, не ограничивается их констатацией (и тем более – эстетизацией, как часто случается в новейшей литературе).

Автор противопоставляет эксцессам (излишествам-болезням) современной цивилизации духовные лекарства: атомным боеголовкам, войнам, ГУЛАГам, тюремным шарашкам – противостоят белые корабелы в лице Людвига Баварского, Марии Юдиной, «сонма Леонардо и Микеланджело», которые под «аккомпанемент моцартовского адажио» побеждают порожденных сном разума чудовищ «одно другого катастрофичней и алогичней» («В добрых мирах»).

Война миров происходит не только (и не столько) в физическом измерении (хотя и тут Автор не отстраняется от ее конкретных материализаций, одной из которых стала для о.Иоанна война в Донбассе, скорейшего мирного завершения которой он чает и предвидит). Настоящая пря разворачивается в каждой отдельно взятой человеческой душе, когда «в запредельном страстно́м открывается личность», а драгоценная духовная ипостась долженствует стать краеугольным камнем грядущей «цивилизации солнечных златоустов», богочеловеков, «популяции Alma Mater Dei et Humani» («Добрые миры»).

Интересно, что при высоте слога, превалирующей гимничности изложения от внимания Автора не уходят, казалось бы, частные ужасы современной цивилизации, превращающей «богочеловеков в моллюсков»...

Недавно на украинском телевидении появился рекламный ролик, где молодой человек с компьютерным планшетом в руках, демонстрируя его неограниченные возможности, находит модель комбинезона для своего ребенка-осьминога(!), который и вяжет со счастливой улыбкой... И вдруг в одной из сносок книги читаю пугающее предвидение о. Иоанна: «Начинают с чипирования, а закончат... рождением популяции сапиенс-сапиенс: голова человечка, а конечности осьминога... Да не будет так!» (Коллириада «Добрые миры»).

Цивилизация богочеловеков

 Для меня пафос поэзии блаженного Иоанна является свидетельством завершения тысячелетнего круговорота идеи, зиждителями которой стали насельники Удела Божией Матери афонские монахи-исихасты, святой Григорий Палама, великий Григорий Сковорода и его «духовные чада» Памфил Юркевич, Владимир Соловьев и Николай Бердяев. В синергии своих провиденциальных духовных усилий они создали спасительную парадигму: от обо́жения отдельного человека через стяжание благодати «фаворского света» – к обо́жению человечества. Отсюда следует антроподице́я – освящение творчества как самого могучего средства преодоления греховной природы.

Блаженный Иоанн указывает конечную цель их сотериологии – достижение тео-антропо-натурогамии (сочетания в одно божеств, человеков и природы) как максимально гармоничной формы существования человечества в Универсуме и, возможно, единственного пути выживания человека как биологического вида в созданном им же «гуманоидном тибетском кладбище», как называет автор окружающий нас мир.

Для достижения этой цели блаженный Иоанн привлекает все возможные формы благовестия: написание боговдохновенных текстов, последующая и многократная («сугубая») артикуляция главных концептуалов посредством музыки, и, наконец, создание вокруг себя содружества – экклесии рыцарей как предвидения грядущей «цивилизации богочеловеков».

Тем, у кого доминирующий творческий вектор Иоанновой евангелизации вызывает скепсис, напомню замечание Н. Бердяева, что кризис богословия в ХХ веке объясняется недостаточностью именно творческой природы новых ученых-богословов. Подтверждение этих слов находим в «Письме к своей Церкви», где св. Григорий Палама извиняется перед адресатами за писательские амбиции, далеко ему не чуждые. А выдающийся знаток патристики бельгийский профессор Кристиан Ганник обратил как-то мое внимание на то, что богословские трактаты Гр. Паламы написаны изысканным поэтическим метром. Подобным образом я воспринимаю поэзию Блаженного о.Иоанна – как одну из форм эстетического благовествования, соизмеримую и стократ усиленную его музицированием. Хотя...

«Не оскорбляя музыку однозначностью слова...»

Среди бесконечного, казалось бы, тематического горизонта поэзии Автор затрагивает интереснейшую проблему взаимодействия Слова и Музыки:

Слово для музыки – ложе прокрустово,
какое бы ни было златоустое.

                          («Академия Миллионкрат Подобрения»)

Позиция блаженного Иоанна напомнила мне взгляды Петра Ильича Чайковского — одного из любимейших композиторов Автора. Как-то из уст классика прозвучала мысль: чем хуже текст, тем лучше романс... Остро ощущаемая о.Иоанном недостаточность человеческой речи в передаче глубинных, потаенных смыслов (с избытком компенсируемая музыкой) породила следующие строки:

Молчи, если небесными дарами отмечен.
Не злоупотребляй человеческой речью.

                         («Святой на земле – нищий и незаметный»)

Подобному учил и Людвиг Витгенштайн: «О чем нельзя сказать, о том следует умолчать». Вместе с тем, австрийский философ заложил начала семиотики, в том числе семиотики музыкальной, поскольку считал, что понимание смысла словесного предложения очень близко к пониманию музыкального смысла. Отсюда в ХХ веке выросло целое направление музыкознания, которое я называю философией музыки и одно из задач которого есть помощь музыке в рождении-осознании запечатленных в ней смыслов.

Необходимость «проговаривания» музыкального содержания (но не в примитивно-иллюстративной манере, не оскорбляя музыку однозначностью слова), все большее превращение музыкальной науки в «повивальную бабку при рождении истины», определяют содержание монографий Блаженного о.Иоанна. Сопоставляя прозу и поэзию Автора, смею предположить, что между ними нет непроходимой грани: проза о.Иоанна настолько образна и ярка по изложению, что воспринимается более поэтично, чем творчество многих современных стихотворцев. И наоборот, по сгущенности мысли поэзия о. Иоанна соотносима с высшими озарениями философской прозы и воспринимается, как виртуозно ритмизированная, отдельные строки которой «так и просятся – за А. Пушкиным – в пословицу»:

Премудрость обожает любящих и противится гордым.

                   («Письмо Моцарта отцу», заканчивающееся «си-бемольным квартсекстаккордом»).

«Тот, кто диктовал Моцартам, Паизиелло и Паганини»

Важнейший вопрос для всякого творчества (поэзии, прозы, музыки) – его источник. Особенно остро размышляли над этим Николай Гоголь и Владимир Соловьев. В письмах из Рима к Н. Языкову Гоголь обезоруживающе-откровенно описал свою «психотехнику» молитвы, которой он вскрывал потоки вдохновения. Неоднократно утверждая необходимость «помазанности Святым Духом» всякого творчества, писатель, тем не менее, подспудно ощущал таинственность бездны, из которой исходят творческие импульсы, разную знаковую «заряженность» их происхождения (отсюда – бестиарий, выпущенный Гоголем в русскую литературу, факт сожжения второго тома «Мертвых душ» и странность самой кончины писателя).

Владимир Соловьев, пытаясь различить гениальность и одержимость, ввел для определения носителя одержимости понятие «гениот»: таковой не возрастает в новом качестве (как это бывает в творчестве настоящего гения). Размышляет по этому поводу и блаженный Иоанн:

Дневники пишу, ночники.
Мысли не свои, ничьи.
Диктуют свыше. Наизусть. Без бумаги.
Посильно отражаю вражьи атаки.

                          («Дневники пишу, ночники»)

Силы для ночных духовных браней (символом врага в которых выступает дикий ветер трамонтана, дующий в предгорьях Сан-Сальвадора) Автор черпает у Того, «кто диктовал Моцартам, Паизиелло и Паганини» («Романс Глинки по радио Гулага»).

Прободенность духа

В стихотворении «Белые мессы» о.Иоанн указывает на подслушанные Моцартом мессы, «слушать которые на земле невозможно» (разве что на небесах, или с «пронзенным слухом и непорочным сердцем»). Автор как-то поделился со мной страстно́й тайной прободенности слуха, которой награжден как каналом общения с высшими сферами. Поэзия о.Иоанна – как и его проза, и фортепианное исполнительство, воспринимать которые нужно нерасчлененно-целостно для адекватного понимания – свидетельствует о «прободенности духа» у Автора. Оно есть причина и следствие «помазанности» его поэтического творчества, к знакомству с которым приглашаю читателя в предвкушении обещанной ранее SINFONIA GIOIOSA, звучащей радости.

 Александр Козаренко (Львов), доктор искусствоведения, профессор